ЦАРИЦА НЕБЕСНАЯ ПУТЬ УКАЗАЛА

Тихо, торжественно, как-то совсем по-рождественскому, медленно кружась, падает снег, луна голубым отсветом старательно освещает дорогу к маленькой кладбищенской церквушке. В храме в будни посетителей мало, но место, где я постоянно молюсь — возле иконы Спасителя в терновом венце, — занято. Там коленопреклоненно, орошая лицо горькими слезами, причитая во весь голос, не обращая ни на кого никакого внимания, молится молодой человек, лет двадцати трех: «Господи, прости меня, окаянного, грехов, как репехов, от подошвы ног до темени на голове».

Q этим сетующим взыванием, истово крестясь, с каким-то старообрядческим рвением парень вновь и вновь припадает в земных поклонах. Служба для меня перестала существовать. В душе было смятение.

Что с этим человеком, как и чем, помочь ему, как подойти?.. На дворе зима, пробирает до костей, а на нем — легкий, светлый плащ, укороченные брюки, очень легкие туфли... Так я впервые увидела Федю.

Вкратце расскажу некоторые события из жизни раба Божиего Феодора. Он был духовным сыном батюшки Серафима и так же, как отец Серафим, избрал себе в попутчики смирение. Еще когда он был ребенком, Божия Матерь указала ему путь жизни.

Федор родился и рос в атеистической семье, довольно обеспеченной. Учился отлично, был послушен и стал примером во всем для детей всего поселка. Наступило время этому кроткому отроку вступить в пионеры.

Отец с матерью провожали мальчика в школу, долго увещевая. «Мама все тревожилась, чтобы я пионерский галстук не помял» — вспоминал Федор.

— Иду я себе, дети бегут, обгоняют меня. Вдруг, ко мне подходит молодая, красивая женщина — таких у нас в поселке я не встречал. Одета вся в голубое и говорит: «Федя, не вступай в пионеры», — а Сама по головке меня гладит. Я Ей отвечаю: «Но меня заставят». Она мне говорит: «Они о тебе даже не вспомнят». — «А как же галстук?» — «А галстук дай Мне». Я и вернулся домой. Мама с отцом спрашивают, почему так рано, где галстук.

Я рассказываю все как было. «Какой еще красивой тете ты галстук отдал?!» — кричит мама. В углу у нас висела большая икона, доставшаяся от бабушки. Подошел я к этой иконе, а там та самая «Тетя» нарисована.

«Мама, вот эта Тетя мне не разрешила вступать в пионеры, и я Ей галстук отдал». Родители недоумевают: «Что же ты завтра в школе скажешь?» — «Эта красивая Тетя мне пообещала, что обо мне даже и не вспомнят».

Все так и случилось. К тому, что Федя не пионер, отнеслись как к совершенно естественному явлению, хотя мальчик во всех отношениях был одним из лучших. Всех только смущало, что он такой тихий, сторонящийся своих сверстников, Со временем решили, что он просто больной, чудаковатый.

В детстве и отрочестве Федя молился перед иконой Божией Матери дома, а когда исполнилось семнадцать лет, стал проситься в город (жили они недалеко от Белгорода). Родители заставили его поступить на бухгалтерские курсы. Много пришлось претерпеть ему от окружающих.

В Белгороде Федор часто останавливался у пожилой женщины. Ее маленькая хатка была очень уютной. Здесь царил порядок, все сияло чистотой, единственным украшением и богатством были иконы. Тихо теплились лампады, постоянно кто-то из присутствующих читал акафисты.

Для молодых людей это была домашняя церковь с ее наставницей — тетей Иустинией, большой, круглолицей» всегда радостной, гостеприимной. Она радушно встречала каждого приходящего. Так же отнеслась она и к Феде.

Матушка Иустиния была духовной дочерью отца Серафима, она поспешила и Федю познакомить с ним. О своем постояльце Иустиния рассказывала: «Он страдал от врожденного порока сердца. Часто после продолжительных служб, едва переступив порог нашей хатенки, вновь падал на колени и слезно продолжал молиться. Я ему, бывало, скажу: «Федя, да что же ты так убиваешься, ведь сердце у тебя больное». А он мне, дитя милое, отвечает: «Одного желает душа моя: у тебя, матушка, перед святыми иконами на молитве скончаться». Начну я его поднимать, пытаюсь утешить, а он мне: «Не утешай, у меня одно утешение — молитва. Грехов у меня, как репехов». Стыдно мне станет. Если уж у него грехов, как репехов, каково у меня?

И Господь услышал Федино желание. Он умер на первый день Пасхи.

Пришел из храма радостный такой, красивый: костюм темно-синий, рубашка розовая, весь сияющий. Говорит мне: «Еле упросил продать погребальное». — «Какое погребальное?» Он мне показывает покрывало, венчик, грамотку, крестик в руки, иконку, свечи. Я ничего понять не могу.

Он мне и рассказал, как его смерть была предсказана, что умрет он на первый день Пасхи. «Раз сижу я в скверике, приехал слишком рано. Храм еще закрыт. Вас тоже тревожить не осмелился. Сижу и думаю, как мне дальше жить. Как беспрепятственно в храм ходить, Богу молиться... Вдруг на плечо малая птаха села, чирикает, вспорхнула и улетела. А около меня старичок оказался в белой холщовой рубахе, с палочкой. Откуда он взялся?

Сидит, на палку оперся, головой качает: «Ох, Федор, Федор, думаешь, как жить дальше? Тебе ведь уже готовиться к смерти надо, скоро ты уйдешь отсюда». И все мне рассказывает. Потом решил я поехать в Почаевский монастырь. Перед отъездом у батюшки Серафима благословение собрался взять. Так хотелось Светлое Христово Воскресение в Почаеве встретить, а о явлении старца уже и забыл. Приехал к батюшке, а он посмотрел на меня так светло, в глазах радость с грустью, и говорит мне: «Придется тебе, Федя, душой побывать в Почаеве, а телом в Белгороде остаться». Это уж на обратном пути из Ракитного я вспомнил о явлении старца и о его предупреждении, что мне пора готовиться к смерти на первый день Пасхи.

И отец Серафим подтвердил, что быть мне телом в Белгороде, а душой в Почаеве.

Поэтому я и упросил послушника за ящиком продать мне погребальное.

Долго не соглашались, да убедил, сказал, что брат не сегодня-завтра скончается». Говорит мне все это, а сам счастливым румянцем заливается, как девица, щеки розовые, что его рубашка, весь, как пасхальное яйцо, — радостный, сияющий. Разговелись мы с ним, встал он на колени перед иконами. Я ему с недоумением: «Федя, ты ведь правило знаешь, к чему на колени встал?». А у него слезы с горошину по щекам катятся, руки к иконам протянул и говорит: «Господи, как хорошо и умереть бы мне перед святыми ликами». Упал ничком, как в поклоне, и притих. Я подбежала к нему, а он уже мертвый. Вызвала «скорую», врачи осмотрели: сердечный приступ. У Феди в кармане была медицинская справка. Прочли они эту справку и сказали: «С его сердцем можно было умереть в любом месте и в любое мгновение». Ездила за родными, уговорила похоронить по церковному обряду, согласились». И матушка Иустиния во всех подробностях рассказала о похоронах Феди.

Каково же было мое удивление, что я тоже оказалась свидетелем последнего его пребывания на земле.

Пасха тогда была поздней — в конце апреля. Деревья во всю уже зеленели, многие ходили без пальто. На третий день Пасхи по дороге в храм я встретила похоронную процессию. Дети от десяти до четырнадцати лет сопровождали гроб, крышку несли тоже школьники. Но самое странное и удивительное, что у изголовья покойного по краям гроба сидели два голубя и один по центру в ногах, еще один сидел на крышке гроба, словно дрессированные, а в небе над всей процессией парила огромная стая голубей, словно бы самые главные провожатые умершего.

Когда я узнала от матушки Иустинии, что хоронили Федю, то поинтересовалась, а причем тут дети и голуби? Она мне объяснила, что часто, ожидая начала службы, Федя беседовал с детьми, которые ходили в школу неподалеку от церкви, приносил им конфеты, многое им рассказывал, а голуби тоже были в церковном дворе. «Но не столько же, сколько их было на похоронах», — возразила я. А Иустиния так серьезно: «Видать, всех городских собрали».

Федю повезли хоронить домой, и голуби сопровождали его до самой могилы. Пока не поставили крест, они все кружили и кружили. А три голубя на кресте водрузились — на верхушке и по обеим сторонам.

Матушка Иустиния поведала мне еще одну преинтереснейшую историю.

Приехала Лена, наша общая знакомая, женщина средних лет, большая любительница посещать святые места. Едва войдя в комнату, перекрестившись на иконы, говорит: «Никогда бы не думала, что Федя так поступить может. Говорил, что в Почаев не поедет, а сам там был, да еще от нас (со мной ездили еще несколько человек) все три дня прятался». «А где же он прятался?» — спрашивает матушка Иустиния. «Да все три дня в алтаре в белом одеянии прислуживал, одеяние аж серебром все светилось.

Мы ближе к алтарю подошли, чтобы он нас видел. Но после службы, как мы его ни ждали, он к нам не вышел». Я расспросила Елену, и оказалось, что дни, когда они видели Федора, пришлись как раз на время его смерти. И вспомнились мне слова батюшки Серафима: «Душой ты, Федя, будешь в Почаеве, а телом — в Белгороде»...